Она еще несколько раз приходила к ним домой. Каждый раз это было неожиданно, без предупреждения, в разное время. С ребенком она была мало, что-то шептала над ним и клала руку на детский лобик. Но этого было достаточно. Мальчик стал спокойно спать, у него появился аппетит и даже интерес к своим книжкам и игрушкам. Только от выхода на улицу и общения с другими детьми незнакомка — а она так и не назвала себя, однажды резко ответив на вопрос Павла, что это не имеет значения — категорически предостерегла: — «Слаб ещё огонёк жизни; задуть могут».
Она несколько раз обошла дом, выбирая место, где «мальчику защищённее будет». Выбрала комнату в башенке над вторым этажом.
«Надо здесь быть, ближе к звездам». Ибо теперь, как объявила, только ночные звезды определяют судьбу мальчика.
С Павлом она почти не разговаривала. Несколько раз о чем-то беседовала с его женой в закрытой комнате, куда Павлу входить запрещалось. После этих бесед та ещё больше замыкалась в себе и долго сидела по вечерам без света, обхватив руками свои худенькие плечи и покачиваясь на кресле, видимо, в такт своим невеселым мыслям.
А потом наступил ТОТ вечер.
Они давно уже не ужинали вместе, словно избегая даже воспоминаний о тех чудесных семейных вечерах, когда за семейным столом царили счастье и веселье. Павел машинально досмотрел вечерний выпуск новостей и поднялся, как обычно, в верхнюю комнату, чтобы пожелать спокойной ночи жене и сыну. В комнате горел один ночник, возле которого уже давно не стояли иконки, ранее приносимые женой из церквей. Мальчик уже спал, а жена сидела, по обыкновению, в кресле у открытого окна, вглядываясь в звездное небо. Павел шепотом, чтобы не разбудить сына, произнес свои обычные вечерние слова, на которые жена ему обычно кивала, не поворачивая головы. В этот же вечер она вдруг поднялась навстречу Павлу, на секунду прильнула к нему своим ставшим почти невесомым телом и крепко поцеловала в губы. Он даже не успел отреагировать на внезапную ласку жены, как она быстро произнесла: — «Спи спокойно. Всё будет хорошо» — и, повернувшись снова села в кресло.
Обычно Павел долго ворочался, прежде чем уснуть. В тот вечер он уснул сразу, едва дотронувшись головой до подушки.
Утром его разбудили одновременные звонки телефона и входной двери.
Тело жены, неподвижно лежащее на куче битого кирпича прямо под окном детской комнаты, обнаружила соседка, каждое утро заносившая им свежее молоко. Во дворе уже были врачи и милиция. Несмотря на раннее время, двор был полон соседями, которых страшная весть обежала с быстротой молнии.
В доме, на столе гостиной нашли оставленную ею записку. Павел помнил её дословно.
Прекрасным каллиграфическим почерком, похожим на церковнославянскую вязь, она написала — «Я ухожу. Так надо. На этой земле нам троим уже тесно. Первым должен был уйти сын, но я вымолила право уйти первой. В положенный срок встречу вас молодой и радостной. Сыну, чтобы не напугать, дала снотворного. Береги его».
Когда все кинулись наверх и вбежали в комнату-башенку, сын уже не дышал. Позже врачи констатировали, что доза снотворного превысила допустимую, и у больного мальчика не выдержало сердце.
Следующий месяц Павел провел как в тумане, Следователи некоторое время изводили его вопросами, но, в конце концов, с видимым удовольствием оставили его в покое. Коллеги по работе выразили искреннее сочувствие, но быстро исчезли из его жизни. Сердобольных и шныряющих глазами по углам его дома соседок и соседей-алкашей Павел быстро отвадил. Батюшка тоже не нашел в его лице внимательного слушателя.
На работу он не вернулся. Стал, было, пить в одиночестве, благо в экономно жившем доме оставались деньги после последней проданной картины. После пьяных слез приходило умиротворение, и уже начали появляться смутные образы жены и сына... И утром снова хотелось их увидеть, и в магазин он ходил все раньше и раньше, давая своей шатающейся походкой новые поводы для обсуждения уже не сердобольным, а злоязычным соседкам.
Но однажды вечером к нему пришла Та, которая раньше лечила их сына. Появилась, как всегда, внезапно. Даже не звонила в дверь, а Павел сам, словно повинуясь какому-то внутреннему приказу, впустил её в дом.
И она открыла ему глаза. Объяснила, что земная жизнь — только временное пристанище ныне живущих, которые уже прошли и еще пройдут долгие пути поиска истины. Оказывается, никто не проходит в этот мир и не уходит из него просто так. Всё есть Смысл и неразрывная цепь, где нет ни былого, ни будущего. В подтверждение она показала ему на полках его же старинной библиотеки старый увесистый том, где глядящая с первой страницы благообразная благородная дама еще два века назад объясняла неразумным людям эту Великую истину.
Павел ей поверил безоговорочно. Он уже знал, что встретится с женой и сыном, ожидавшими его где-то на далекой звезде, такими веселыми и счастливыми как когда-то. И без этого ожидания жизнь не имеет смысла.
Свою Наставницу, а именно так Павел теперь называл эту женщину, которая так и не сказала своего имени, он уже ждал. Пить перестал, а чтобы занять себя, стал делать опись всех находящихся в доме предметов искусства и литературы, оставшихся после многочисленных предков. Мысль о необходимости сделать такую опись пришла к нему внезапно, однажды ночью, и он даже удивлялся, почему не сделал этого раньше.
Она появлялась вечерами, как всегда неожиданно, и Павел уже привык к тому, что он чувствовал её приход и загодя открывал дверь.
Говоря о нынешней жизни в другой реальности его жены и ребенка и неизбежности его встречи с ними, она доводила Павле до слез. Эти очищающие слезы словно вымывали из него всю бренность нынешнего существования, готовя к сладостному мигу встречи с любимыми людьми. Уже через несколько таких бесед Павел сам заговорил о своём желании ускорить момент «встречи» с семьей, поскольку он уже не видел смысла продолжать своё существование в этой реальности.
Показывая Наставнице почти законченную им опись своего домашнего музея, он сказал, что это — последнее, что связывает его с этим миром. И здесь-то, глядя в бездонные черные глаза Наставницы, Павел вдруг понял, что собранные в доме вещи теряют для него свой смысл, поскольку «там», в иной реальности, есть другие ценности. Там есть Истина. И семья.
Наставница подсказала ему путь. Собранная предками Павла коллекция, равно как и сам дом, должны послужить благому делу. Делу поддержки и помощи тем людям, кто только находится на пути поиска Истины, кто жаждет получить поддержку от уже «посвященных». К этим посвященным Наставница, само собой, отнесла и самого Павла.
Павла словно накрыло чувством гордости за себя. И ответственности за то дело, которое он должен завершить до конца своего пребывания в этой реальности.
Неделю назад он составил завещание, куда органически вошла составленная им опись. «Вот что значит Высший Промысел, вразумивший меня на этот поступок!» — думал «просветленный» Павел. Коллекцию, дом и «прочее имущество» Павел завещал организации, которая, по словам Наставницы, занималась этой самой «благой» работой. То есть готовила в условиях этого бренного мира людей к переходу на новую ступень познания Истины. Все реквизиты этой организации ему передала Наставница.
Прямых наследников у Павла уже не было, и единственным человеком, кому он хотел бы что-то оставить на память о себе, был его дальний родственник, от имени которого и пришел к нему Матвей.
Когда Павел закончил свой рассказ, его рука уже не так судорожно сжимала руку Матвея, и сам он заметно успокоился. Никакой борьбы уже не было, словно там, по ту сторону сознания Павла, приняли решение и не сочли нужным расходовать свои силы на ставшее теперь бесполезным «перетягивание каната». Диагноз сомнений не вызывал, и Матвей лишь удивился, что столь хорошо подготовленный для перехода в «другую реальность» человек еще жив.
Здесь не надо было быть великим детективом, чтобы понять, что вариант действия в данной ситуации только один, и состоял он из двух простых вещей. Надо было получить у пока еще говорящего Павла всю возможную информацию, а самого «посвященного и почти перешедшего» в мир иной надежно изолировать.
С первым было проще, но безрезультатно.
Совершенно естественно, что оригинал завещания Наставница забрала с собой, а Павел, как не старался, так и не смог вспомнить ни названия организации, которой он завещал свое имущество, ни фамилии нотариуса, который заверил документ. Наставница приводила нотариуса к Павлу домой, где тот и совершил всю процедуру заверения завещания, даже сняв копию паспорта Павла на принесенном с собой портативном приборчике. Квитанции о заплаченных за нотариальные действия деньгах, где должны были быть реквизиты самого нотариуса, у Павла тоже не было, поскольку, по его словам, денег с него нотариус не взял.
Всё, информации ноль. Матвей не сомневался, что ничего не даст ни опрос соседей, ни поиск отпечатков пальцев Наставницы в самом доме. Тем более, что сам он всё это сделать не мог, а придавать делу законный ход было... Ну, скажем, малопродуктивно.
Теперь главное — сам Павел. Если встать на сторону преступников — а сомнений в том, что речь идет о спланированном и тщательно подготовленном преступлении, у Матвея не было, то им надо было не дать Павлу возможности изготовить другое завещание и реализовать «железный» вариант ухода пока еще богатенького Павла в мир иной.
Матвей сразу отмёл мысль о возможности самому вывезти Павла из этого страшного дома (а на месте преступников он бы организовал «добровольный уход» Павла из жизни именно в этом доме). Он не сомневался, что их встреча и разговор были зафиксированы, и противник уже приведен в состояние боевой готовности. Поэтому их выход вдвоем из дома и, тем более, поездка в матвеевской автомашине, с которой уже могли сделать всё что угодно, как-то не вписывались в дальнейшие жизненные планы Матвея.
Он сделал проще. Позвонил своему работодателю и попросил прислать «Петровича с бригадой грузчиков». «Петрович» был начальником личной охраны работодателя, а сам работодатель отличался умом и сообразительностью. Уже через сорок минут три джипа с «грузчиками» были у дома-терема. Несколько ошалевший Павел был надежно «упакован» между плечистыми ребятами в одну из машин; двое ребят остались в доме «поработать в библиотеке»; автомобиль Матвея быстро, но профессионально, осмотрели. Не прошло и получаса, как кавалькада из четырех машин помчалась к некоему загородному дому, распугивая не робких, в целом, московских водителей характерными звуковыми сигналами и незаконно установленными проблесковыми огоньками.
Петр
Окна в кабинете были устроены таким образом, что Петр мог видеть весь зал своего казино, посетители которого и не догадывались, что все их действия просматриваются из-за замаскированных под венецианское стекло зеркал верхней анфилады роскошного зала. Они не догадывались — они знали. И про жесткую систему охраны, и про видеокамеры, установленные даже в туалетах и уединенных кабинетах казино. Им так было спокойнее. И безопаснее. Все прекрасно знали правила Игры: чем ты заметнее в мире денег и власти, тем меньше шансов спрятаться. Всё равно узнают, увидят, подставят.
Последнее — в случае, если ты нарушить правила Игры и попытаешься стать самым хитрым. Система сбоев не прощает, и нарушающая общий тик-так шестеренка, из какого бы драгоценного металла она ни была сделана, подлежит удалению. Всегда и везде. От торгового ларька до кресел власти.
И собравшиеся в зале казино — а поверьте, там были и есть не самые последние люди в этой жизни, сознательно доверились этому жесткому контролю за собой, считая его обязательной частью Игры. Они еще и ужесточили этот контроль, создав в этом казино свой клуб. В подписанном каждым уставном документе было все четко прописано, включая право клуба на контроль «через все возможные источники информации» личности кандидата на вступление и «последующее информационное сопровождение его деятельности в интересах обеспечения безопасности самого члена и всего клуба в целом».
Поэтому бурлящая в зале казино толпа шумно и искренне веселилась. Так искренне можно вести себя только среди своих, зная, что здесь тебя поймут и простят. А если и затопчут, то не так безжалостно. Ибо они свои и знают, что в любой момент также могут оказаться под этими же копытами.
Так думал Петр, глядя сверху на бурлящую толпу, обтекающую в своем беспорядочном движении островки игральных столов и барные стойки. Он был здесь и свой и чужой.
Свой — потому, что был хозяином клуба, членом которого хотели бы стать очень многие из власть и деньги имущих. И каждого из толпящихся в зале он мог бы дружески поприветствовать.
Чужой — потому, что уже был настоящим вором в законе и открыто презирал тех, кто в угоду конъюнктуре или какой-то сугубо российской моде, «примазывался» к его касте.
Он знал очень многое о них, они — о нём. Эта взаимная информация делала их частью одной системы, но не позволяла расслабляться.
«Не верь, не бойся, не проси» — этот закон Петр усвоил еще в первой свой колонии для несовершеннолетних, следовал ему всю свою воровскую и лагерную жизнь. И попав в этот сначала чуждый для него мир, он с удивлением обнаружил, что воровской закон прекрасно отражает установившиеся здесь отношения.
Три года назад, когда, после последнего срока, Петра «определили» на игорный бизнес, он был в полном недоумении и едва сдержался, чтобы не отправить «старших» по известному всем адресу. Но сдержался, проявил уважения, лишь попросил дать ему год на «пробу сил». Ответственность была большая, да и сумма, выделенная Петру на открытие дела, была весьма серьезной.
«Старшие» умели разбираться в людях. Дело у Петра пошло. Умный и жесткий, он быстро вошел во вкус. Уже через год вернул с большими процентами «общаковские» деньги и получил самостоятельность. «Оброс» связями, создал с нужными людьми клуб, и, несмотря на свой возраст, уже на равных разговаривал с авторитетами всех социальных групп многослойного российского общества.
Петр чтил все законы воровского общества, исправно платило всё положенное, уважал мнение «старших». Первые годы полностью были посвящены становлению нового бизнеса, установлению отношений с конкурентами. Здесь всё было по законам уголовного мира, и Петр чувствовал себя в своей среде. Постепенно всё вошло в свое русло, и он стал с удивлением замечать за собой, что родная «блатная романтика», долгие годы составлявшая цель его жизни, отходит куда-то «в сторону и вбок». Голову всё больше занимали вопросы расширения бизнеса, вкладывания денег, которых становилось всё больше и больше. Воровская слезливость стала проявляться лишь в значительных суммах на благотворительность, которые Петр тратил без сожаления, с еще не до конца оформившейся мыслью о том, что помощь больным и сиротам уравновешивает причиненное им когда-то зло.
Жил Петр по-прежнему один, в загородном доме. Дни и вечера проводил на работе, а по утрам пристрастился выезжать на конную прогулку вокруг живописного озера, раскинувшегося неподалеку от его дома.
Лошадь ему подарил один из членов клуба, которого Петр буквально спас от разорения за рулеткой, дав приказ охране подсыпать снотворное в очередной стакан разошедшемуся игроку и отнести того проспаться в отдельный кабинет. Петру не было жалко самого игрока, но его поразили огромные голубые глаза ребенка на семейной фотографии игрока, которую тот показывал всем. Утром проспавшийся игрок благодарил Петра со слезами на глазах, обещая, что его благодарность не будет иметь границ. Через пару дней лошадь привезли к загородному дому Петра.
Конечно, Петр знал, что лошадь была накануне выиграна в карты, никому была не нужна, поскольку для бегов была уже старовата. Ветеринар обнаружил у неё кучу болезней; к тому же пришлось строить конюшню и нанимать конюха. Но зато каким удовольствием было вспомнить свое детство в деревне и кормить с руки благодарное животное краюхой хлеба!
Утром, под мерное покачивание в седле, прекрасно думалось, и всё чаще, по аналогии с огромными голубыми глазами с фотографии клубного игрока Петр вспоминал другие, но очень похожие, глаза своего давнего знакомого. Того самого Дэна из далекого и почти забытого русского городка. Оказывается, Петр отчетливо помнил все детали их знакомства, первую встречу на берегу речки. И последнюю встречу. Нет, не в зале суда, когда Петр так молодцевато подмигнул своему приятелю. А накануне, когда Дэн сказал: «Поступай, как знаешь. Это твоя судьба. Но мы увидимся».
«Дэн ведь был провидцем. Интересно, сбудется ли это его предсказание?» — Петр перевел лошадь в намет. Пора уже было ехать на работу. Впереди был обычный рабочий день. Но сегодня будет встреча с архитекторами, которые представят проект нового казино. Наконец, удалось получить новый участок в весьма престижном месте города, и мечта о втором казино становится явью.