Единственное, чему так и не смог научиться Матвей за время своей «агитационной» поездки, так это умению видеть в темноте. В джунглях темнота падает сразу, как чёрный платок на клетку с канарейкой. И после первых секунд абсолютной темноты и собственной беспомощности, ты видишь со всех сторон мерцающие огоньки и слышишь усиливающийся шелест-хруст-чавк. Это не придаёт храбрости и стремления познать мир джунглей на ощупь.
Привычка интеллигента отойти подальше от огня, то есть от скопления коллег,"для чистки зубов",быстро проходит. К тому же, уже под окончание командировки, Матвей, желая помочь недавно приехавшему товарищу, отошедшему за несколько метров от освещенного костром пятачка, включил и направил на него фонарь. И тут Матвей сразу понял многое. Товарищ, присевший в"полной темноте",был окружён тройным кольцом местных детей-женщин-мужчин, которые, невидимые в своей природной черноте, из положений лёжа-сидя-стоя, очень тихо и внимательно рассматривали, как же это всё делает приезжий "агитатор«.Венцом их терпеливого ожидания, как потом узнал Матвей, был чудный момент появления белой пушистой бумажки. Матвей представил себе эффект от дружного крика в этот кульминационный момент, но вспомнив свои предыдущие месяцы в эти местах и аналогичных ситуациях, решил, что африканцы умеют-таки сдерживать эмоции.
Итак, прошло почти полгода пребывания Матвея в командировке. Он похудел, почернел, дополнил свои классические университетские знания европейских языков познаниями местных диалектов, от скуки подсобрал материалец по местным нравам и обычаям, уделяя особое внимание вопросам сексуальных и внебрачных отношений. При этом он, вне всякого сомнения, имел в виду написание кандидатской работы под каким-нибудь привлекательным для российского научного мира названием типа «Особенности использования специфики трибальных отличий при склонении представителей разных племенных групп к правильному историческому выбору». Теперь-то, по прошествии ряда лет, Матвей понимал, что в нём, несмотря на лишения странствий, вовсю бушевал тестастерон. Но всё равно жалко тех сделанных в свете костров записей, которые взял уже в Москве для «научного анализа» представитель тех самых научных кругов. Конечно, Матвей мог бы догадаться, что затрясшиеся ручонки плешивого доцента и его глазёнки, покрасневшие и вылезшие из орбит при прочтении главы «Отличия в технике брачных отношений представителей племени икамбу и котомбу» не сулят лично ему ничего хорошего. Рукопись действительно после этого пропала, так и не обогатив прогрессивное человечество новыми знаниями. Но с другой стороны и хорошо, что эти сокровенные знания не были использованы для научного оболванивания икамбуйцев и котомбуйцев. И есть надежда, что отличия в их технике этих самых отношений и по сей день вызывают восторг и чувство полного удовлетворения их спутниц.
В отряде, кроме советников — соотечественников Матвея, носивших на родине серьезные звезды на погонах, были представители дружественной, маленькой, но очень революционной островной страны. Они составляли основу отряда и выполняли всю, так сказать, черновую работу по наведению порядка. Служа в этой пригретой Богом стране практически безвозмездно, они действительно исполняли свой «агитационный долг», вызывая искреннее уважение своей бескомпромиссностью и верностью Идее.
Отточив на этих ребятах свои знания их островного диалекта, Матвей, в конце концов, обратил внимание на аборигенов. Те оказались не столь уж примитивны, как это часто живописуется в доступной нам литературе. В ходе вечерних разговоров у костров (а днём отряд колесил по своим "агитационным"делам по всей стране, так что костры почти каждую ночь разжигались в новой деревушке), Матвей, увлёкшись сначала своей научной работой, а затем и просто потому, что было интересно, часами мог сидеть и слушать. В силу множественности племенных групп, их язык сильно разнился один от другого, и связывающим мог быть только язык бывшей колониальной метрополии. Им владели, в силу полученного в прежние колониальные времена образования, только прожившие около 35-40 лет (почти предел для рано созревавших и ускоренным темпом проживающих жизненный цикл аборигенов) люди. Как правило, это были местные вожд, имеющий в руках как административную, так и духовную власть в своих поселениях. То есть, это был старейшина, он же лекарь, он же колдун. Именно эти люди беседовали вечерами у костра с Матвеем.
При этом следует учитывать, что деревушки могли быть мусульманскими, христианскими и чисто языческими. Видимо, кто раньше в них вошёл, тот и"застолбил" сознание населения, вводя свои обряды. По правде говоря, все они остаются язычниками, коими трудно не быть, живя в центре джунглей в равновесии с природой. И тогда, в ходе бесед с этими людьми, принадлежащими к другой цивилизации, духовности и культуре, Матвей впервые стал задавать себе вопрос:"А как они могут за столь короткий жизненный путь, не имея письменности, живя в крохотной деревушке, в окружении разных по верованиям поселений, сохранять знания о своей самобытности, своё умении врачевать? Ведь у каждой деревушки есть своё сокровенное знание." Приходила мысль о наличии какого-то внешнего источника знаний, который управляет «человеческими ресурсами». Если принять это за аксиому, то есть просто поверить, не пытаясь доказать, то становится понятной гибель великих цивилизаций, но продолжающееся до сих пор существование крохотных народностей. Как-то страшно думать, что на цивилизациях проверялись варианты различных моделей развития человечества, а маленькие, оторванные от грубого внешнего мира поселения сохранялись как генофонд и хранилище основных знаний. А если развить мысль, то можно вообще впасть в ересь понимания всей тупиковости цивилизационного пути развития...
Вот такие мысли приходят у африканского костра в центре джунглей, под бездонным черно-бархатным звездным небом...
И еще не задумываясь о не совсем приятных перспективах всего прогрессивного, но, к сожалению, цивилизованного человечества, Матвей внимал рассказам о великих богах, пришедших со звезд, постоянной связи ныне живущих со своими предками, умении изменить ход событий, но не саму Судьбу, которым награждает Великий Дух только избранных. Эти легенды собеседники Матвея нет, не рассказывали, а словно пели под ритмичное постукивание ритуальных бус, с полузакрытыми глазами и покачиванием тела в отблесках костра. Он их воспринимал уже не умом; Матвей словно впитывал в себя их суть, чувствуя себя неразрывной частью этой Великой цепочки знаний.
Как-то тропический дождь, длившийся около недели, загнал отряд на вершину холма, где по соседству с эвкалиптовой рощей стояло около десятка круглых хижин. В отряде был раненый в ходе перестрелки с каким-то вооруженным отрядом, то ли контрабандистов, то ли охотников (как там, к чёрту, бандформирования!) один из бойцов. Смуглый, белозубый Карлос-«Карлито», душа всего отряда, получил пулю в бедро. Рана, по обычным меркам, пустяковая, но отрядный врач Мигель валялся третий день в лихорадке. Рация была разбита пулей, аптечка погибла в машине, которая накануне наехала на мину (их во времена колониальной войны ставили на тропах, а во время сезона дождей их вот уже сколько лет вымывает на дорогу).
И вот в эту жару и влагу рана у Карлоса стала загнивать. Карлосу влили добрую порцию спиртного, пулю кое-как, прокалив нож и протерев его виски, Матвей с ребятами, под стук зубов и похожие на бред советы больного врача, извлекли. Рану Матвей зашил ниткой, залил остатком виски и завязал последним бинтом. Ночью у Карлоса начался жар. Рана набухла и потемнела. Положение было безвыходным. Бойцы приняли решение прижигать рану. Стали накаливать нож в костре и собирать по флягам последние капли спиртного для дезинфекции. Про анастезию все как-то умалчивали... Дождь в это время достиг своего апогея. Вода лилась сплошным потоком, молнии буквально полосовали небо.
На Матвея напала какая-то странная истома. То ли от усталости, то ли перед лицом предстоящей малоприятной процедуры на него нашло оцепенение, когда реальность воспринимается словно через дымку других видений...
В это время полог, которым был прикрыт вход в хижину, сдвинулся, и вошёл старейшина деревни. Подойдя к Матвею, которого он знал по предыдущим вечерам и беседам у костра, он сказал:"Путь все уйдут«. Странно, но все бойцы и даже наши советники -«агитаторы» безмолвно вышли под проливной ливень.
— "А теперь",-сказал старейшина, беря своей рукой руку Матвея, — "будем вместе......"Последнее слово Матвей не понял, оно было, видимо, на местном наречии. Старейшина закрыл глаза, Матвей сделал то же. И через мгновение почувствовал, что его сознание раздваивается. Он понимал, кто он, где находится, но другая половина его "я«словно видела все со стороны. Он видел себя, стоящего с закрытыми глазами. Он видел, как старейшина открыл свои глаза, а у стоящего рядом с ним Матвея глаза остались закрытыми. Он видел, как старейшина потянул за руку Матвея, они подошли к Карлосу и возложили свои соединённые руки на рану. Матвей почувствовал тёплое покалывание в руке и... потерял счёт времени.
Очнулся он лежащим на походной кровати, в той же хижине. Вокруг сидели все свои.
— «Как Карлос?»-спросил он охрипшим голосом.
— "Спит. Как ты его усыпил, так и спит. Уже вторые сутки«,-ответил один из бойцов. Матвей с трудом поднялся. Ломило всё тело, в голове был какой-то туман.
— «А где старейшина?».
— «Какой старейшина?»-удивлённо спросил боец. Из дальнейшего разговора выяснилось, что позавчера, когда Карлосу стало плохо, Матвей попросил всех выйти на минуту из хижины. Когда минут через десять промокшие насквозь бойцы решились всё-таки войти, они увидели Матвея, стоящего перед Карлосом и держащего руки над его раной.
— «Потом ты встал, сказал нам, что всё в порядке, и лёг спать» — боец как-то странно смотрел на Матвея..
У Карлоса всё зажило. Ребята-бойцы стали уважительно называть Матвея "сеньором«,а соотечественники -«агитаторы», и без того с некоторой опаской воспринимавшие Матвея (снайперская подготовка, свободное владение языками и бескомплексное общение с иностранцами — какой он, к черту, переводчик...) просто сторонились его и откровенно заискивали.
У Матвея же осталось смутное воспоминание о тепле, буквально нисходящем с его руки в тело Карлоса и видение того, как под влиянием этого тепла исчезает шевелящийся в теле товарища тёмно-фиолетовый клубок боли.
Несколько раз он подносил руку ладонью к себе, ко лбу и затылку, но ничего похожего не ощущал. Хотя иногда ой как хотелось снять ноющую тяжесть..., а ещё бы и сухость во рту.
На его руку положительно реагировали только собаки, сразу подставлявшие себя под «погладить», и детишки, эти маленькие, пока очаровательные, но уже негры, оравшие при виде белых, яростно пуская зелёные сопли. Но, как скоро заметил Матвей, стоило ему прикоснуться к детскому телу, малыши замолкали и совсем не враждебно смотрели на этого белого мужчину, обвешенного военной амуницией, в пропотевшей и выгоревшей на солнце зеленой майке.