Княжна (продолжение)
Княжна сидела в своём кресле с кислородным баллоном на обычном месте у окна. Тщательно ухоженная и уложенная, она хорошо выглядела, если не считать бледности лица, которую не смог скрыть легкий слой телесной пудры.
- Здравствуйте, Матвей! – усталым голосом ответила она на его приветствие.
- У дверей вы встретили батюшку – настоятеля нашего православного Собора Александра Невского, Сергея Николаевича Оболенского. Отца Сергея. Он – очень хороший человек и мой духовный отец. Каким был до него его отец – князь Николай Оболенский. Князь, до того, как стать священником, помогал моим братьям в Сопротивлении. У него фашисты расстреляли жену и одного сына, а сам он сидел в тюрьме. После его смерти, его благородную миссию помощи православным русским эмигрантам возложил на себя его второй сын Сергей.
Присаживайтесь Матвей. Сегодня у нас будет долгий разговор. Насколько я выдержу. Я хочу рассказать вам о своей семье и себе. Вы дадите мне слово, что перескажите всё дочери моего племянника. Но только тогда, и при условии, что она сама этого захочет.
Кое – что для племянника и его дочери, если им это будет интересно, из истории нашей семьи. Около двух веков назад в числе наших предков был ваш тёзка - Матвей Александрович Дмитриев – Мамонов, основатель первого в России тайного патриотического общества «Союз русских рыцарей».
Род свой Дмитрий Александрович вёл от самого Рюрика, о чем есть записи в столбовых книгах. Его отец Александр числился в фаворитах Екатерины Великой. Судя по семейным парсунам, к сожалению, утраченным во время войны, оба они, и отец и сын были статны и красивы. И очень богаты!
Кстати, Лев Толстой писал образ Пьера Безухова с Матвея Дмитриева – Мамонова, но специально сделал его физически не привлекательным для художественного замысла романа.
Во время французского нашествия Наполеона Матвей Александрович пожертвовал на войну 3 миллиона рублей – колоссальные по тем временам деньги и сформировал за свой счет из собственных крепостных, казаков и вольных охотников конный полк. Став генерал-майором, Матвей Александрович, после изгнания Наполеона из России, водил свой полк в Европу, где сильно повздорил с союзниками-австрийцами.
Выйдя, по настоянию российского императора в отставку, он, вспомнив о том, что является Рюриковичем, оттесненным от престола Романовыми, формирует «Союз русских рыцарей». Целью общества должно быть свержение самодержавия, возложение полноты власти на Сенат, в который должны войти «самые достойные и богатые люди России». Он хотел упразднить крепостное право, цензуру и государственную монополию на вино и соль.
В «Союз русских рыцарей» вошли в том числе и все будущие декабристы.
Если бы не внезапное помутнение разума Матвея Александровича, возомнившего себя реальной оппозицией правящей династии Романовых и создавшим вокруг построенного им в имении замка настоящую армия с артиллерией, призванную выступить по его приказу против власти, он, вероятно, смог бы играть значительную роль в России.
Декабристы, ушедшие от безумного графа, рассчитывали на его армию при организации своего мятежа, но болезнь Матвея Александровича, по всей видимости, не позволила ему примкнуть к заговорщикам. А может и не хотел он делить ни с кем свою славу.
Его армия до последнего была верна своему полководцу и сложила оружие только по его приказу. Не признав Николая Первого своим императором и отказавшись присягать ему, больной граф был заперт в своем замке, где и почил в солидном возрасте.
Его несметные богатства были благополучно промотаны его безвестными братьями и племянниками, а в семье осталась только память о герое войны и патриоте России.
После Матвея Дмитриева – Мамонова столь крупных и значимых фигур в нашем роду не было.
Итак, отец мой – князь Алексей Добужинский был профессором кафедры акустической физики в Политехнической школе Парижа. Мама ушла из жизни до Второй мировой войны. Отец погиб в концлагере в 1945 году, за несколько дней до освобождения лагеря американцами.
Старший мой брат, Серж, Сергей Алексеевич Добужинский, перед войной окончил Архитектурную школу Парижа и ещё получил диплом историка. Несколько раз выезжал в экспедиции, в том числе в Тибет и Китай, где вёл какие-то исследования, связанные с мистическими культами.
В детстве он рассказывал мне, что за помощь бедным тибетским семьям, те дали ему тибетское имя Содном, что переводится как «творящий добро». И он просил меня запомнить это имя, - эту часть своего рассказа княжна, сделав вид, что её душит приступ астмы, произнесла почти шёпотом, наклонясь к самому лицу Матвея и пристально глядя тому в глаза. Потом продолжила:
- В суть и цель своих исследований в Непале и горах Тибета он нас не посвящал, но знаю, что после оккупации Парижа немцами, представители гестапо приходили к нему, пытались привлечь к сотрудничеству и перейти на работу в какой-то институт в Берлине. Он отказался и убежал из Франции в Северную Африку, где формировались боевые части Сопротивления генерала де Голля. Процесс их формирования очень затянулся, в том числе по причине крайне нерегулярных поставок вооружения и снаряжения из Великобритании. Англичане, верные своей тактике, не торопились вооружать своего сильного соперника де Голля, надеясь, что Гитлер успеет его уничтожить. Вы должны знать, что после оккупации Гитлером Франции именно англичане уничтожили весь французский военный флот. Как Лондон объяснил это де Голлю, англичане, якобы, получили информацию, что немцы будут использовать эти корабли для организации десанта в Англию.
По официальной, доведенной до нас версии, Серж бежал из лагеря в Алжире, намереваясь влиться в борьбу с нацистами непосредственно в Европе. Его, как нам сказали, поймали и расстреляли за дезертирство свои же. Этой версией, похоже, хотели настроить против де Голля русскую эмиграцию во Франции, многие представители которой участвовали в движении Сопротивления. Но у меня есть основания утверждать, что Сержа убили немцы из парижского гестапо и Аненербе за отказ сотрудничать с ними.
Второй мой брат - Николя, Николай Алексеевич Добужинский, погиб во время парижского антифашистского восстания в 1945 году, когда русский отдел парижского гестапо спровоцировал это вооруженное выступление, уничтожив всех его участников и сочувствующих.
Мы же с сестрой Ирен, Ириной Алексеевной Добужинской, еще до всех трагических событий в Европе уехали учиться в Испанию, на исторический факультет университета Саламанки. Там нас и застала революция, а затем и мятеж Франко. Мы стали активными участницами интербригад, воевавших на стороне республиканцев. Там я встретилась с человеком, назвавшим себя Леонидом Александровичем и руководившем группами разведчиков – диверсантов из Советской России. Это чуть позже я узнала, что его звали Наум Эйтингон, и он был старшим офицером Иностранного отдела НКВД. Мы с сестрой дали согласие работать на него, поскольку его сотрудники проводили самые эффективные операции против франкистов. В 1937 году на задании погибла моя сестра, и в минуту отчаяния я согласилась на предложение Эйтингона нелегально выехать на территорию Норвегии, пройти там обучение и продолжить борьбу с фашизмом. Вместо Норвегии я оказалась в школе НКВД под Архангельском. За три месяца, проведенными за её стенами, я не успела оценить все прелести предвоенного СССР, и в конце 1938 года меня с чистыми документами немки – дворянки из Пруссии внедрили в скандинавскую сеть. Работа была направлена на противодействие проникновению немецкого фашизма в страны Северной Европы, что вполне соответствовало моим внутренним убеждениям. Я много раз была в самой Германии, где имела контакты в самых высоких кругах немецкой знати, а через неё – и в руководстве Третьего Рейха.
На одном из приёмов я была представлена некой Марии Оршич. Вы знаете, кто это?
Матвей отрицательно покачал головой.
- Так вот, любезный мой соотечественник Матвей, Мария Оршич была одной из самых загадочных и законспирированных людей в фашистской Германии.
Статная голубоглазая блондинка с длинными, до пояса волосами, она родилась в самом конце девятнадцатого века в Австрии в семье хорвата и австрийки. Уже к своему двадцатилетию она была одной из сильнейших женщин – медиумов Австрии и Германии. Тогда она познакомилась с Адольфом Шикльгрубером, который, уже потом, под именем Адольф Гитлер, питал к ней неизменное доверие и самое трогательное расположение. Я видела, как он её держал за руку – о, у этих людей было, что вспомнить!
В Австрии Мария Оршич, являясь активисткой местного отделения немецкого националистического движения, основала общество медиумов «Врил», штаб-квартирой которого стал Мюнхен. Как вы думаете, кто был спонсором этого общества? По глазам вижу, что угадали – это были английские масоны! А в 1919 году Мария Оршич вступила в то самое общество «Туле», куда её пригласил и лично рекомендовал сам фюрер.
Она сохранила свой союз медиумов «Врил». В него входили исключительно арийки - стройные, длинноволосые и, желательно, голубоглазые, девушки с высоким уровнем интеллектуального развития. Как вы это сейчас называете – «IQ». Тогда это был, как минимум, университетский диплом.
Мария категорически выступала против коротких стрижек. Её идеалом был «Конский хвост». В общем, валькирии и амазонки. Думаю, именно от них пошёл в немецком обществе термин «белокурая бестия». Я по всем статьям подходила под эти стандарты, и мне было сделано предложение вступить в «Врил». Москва дала добро, и вскоре я стала правой рукой Марии Оршич.
Помимо сугубо оккультной деятельности, а Мария утверждала, что получает информацию непосредственно от душ рыцарей – тамплиеров, она сообщила руководству Рейха, что может получить доступ к чертежам «летающей тарелки». Это очень заинтересовало Гитлера, и Оршич были выделены лаборатория и неограниченные ресурсы. Строительство «тарелки» было начато под руководством основателя общества «Туле» Рудольфа Гесса. Того самого, что потом улетит, возможно, с чертежами тарелок, к своим кураторам в Англию…
Я передала в Москву фотографии этих чертежей, лично выполненных Марией Оршич. Об их московской судьбе я ничего не знаю, но меня просили уточнить, на каком языке сделаны надписи на чертежах. Оршич сказала мне, что это был панвавилонский язык, а эксперты из «Туле» уточнили, что этот язык использовался шумерами, давно исчезнувшим народом.
Я сообщала в Москву, что «тарелка» была построена немцами в 1943 году, получила название «Vril – 7 Jager». Первый полет во временное измерение, а именно для этого и конструировалась «тарелка», состоялся весной 1944 года. Я передала даже фотографию вернувшегося аппарата, вся обивка которого была ободрана и потрепана, как после многолетнего путешествия.
Сударь, я ясно вижу вопрос в ваших глазах – сама Мария Оршич просто исчезла в 1945 году, перед самым падением Берлина. Я знала, что в её поместье стояла еще одна «тарелка», которая тоже исчезла…
А тогда мне запретили заниматься этой темой и вывели в западную зону Германии. Там я, без документов, как беженка из освобожденного концлагеря, попала в плен американцам, которым назвала своё настоящее имя. Меня спрашивали, не хочу ли я поехать в СССР, но я рвалась в Париж, к семье. И американцы с удовольствием меня туда отправили. В 1953 году ко мне официально явился советский представитель, который объявил, что меня, за участие в антифашистском Сопротивлении в Испании, а затем и в Европе, сразу после войны наградили орденом Боевого Красного Знамени, для получения которого желательно лично прибыть в Москву. Я тогда уже работала в правительственном архиве Франции, активно участвовала в поиске и ликвидации в этой стране коллаборационистов, сотрудничающих во время оккупации с немцами. Меня даже представили за эту работу к награде, и почётный знак вручил мне сам де Голль. Поэтому тогда я от поездки в СССР отказалась. Наверно, вы понимаете, почему.
Поехала в Москву, уже выйдя на пенсию, по истечении срока ограничения на выезд и дав соответствующую расписку в местном Сюрте.
Вот этот орден, - она протянула Матвею красную коробочку, - передайте, пожалуйста, племяннику. Французскую награду я сдала, как положено, в архив Франции. И еще – вон тот альбом. Извините, не подам с полки. Больно тяжел для меня, хотя я там оставила всего несколько фотографий всех нас. Он вправе поступать с ними так, как пожелает. Еще передайте, что те немногие деньги и ценности, которые остались у меня, я отдала отцу Сергею на нужды милосердия. Полагаю, племяннику они не очень-то нужны. В отличие от действительно нуждающихся.
Тут Матвей впервые обратил внимание на то, что на княжне нет не только её колец, но и других украшений, бывших на ней во время вчерашней встречи – кулона и серёг.
А его дочке передайте вот эту картину, - она вручила Матвею завёрнутый в полупрозрачный платок небольшой прямоугольник.
- Это подлинный эскиз кисти Мане к его картине "Нана». Вдова художника, с которым мой отец дружил еще в бытность свою студентом парижской технологической школы, подарила этот эскиз моему отцу, о чем есть её личная запись на обороте. Я написала вам дарственную на него, чтобы у вас не было проблем с таможней при пересечении границы.
И, положив свою почти невесомую руку на ладонь Матвея и пристально заглянув своему московскому гостю глубоко в глаза, Мария Алексеевна как-то особенно проникновенно произнесла:
- Берегите этот ХОЛСТ, Матвей. Я знаю, он вам еще послужит.
И стала медленно убирать свою руку с ладони Матвея. Тот почувствовал, что в его ладони остаётся что-то, похожее на многократно сложенный листок тонкой бумаги. Он перевернул свою ладонь, а потом опустил её на колено, незаметно затолкнув записку под манжету рубашки и зафиксировав её ремешком часов.
Княжна, несколько раз во время своего монолога дышавшая кислородом, откинулась на спинку кресла, вздохнув с облегчением, словно выполнив до конца свой долг.
- Всё, Матвей. Я устала. Вынуждена попросить вас оставить меня. Я рассказала вам всё, что хотела. Передала прощальные подарки. Врачи, по моей просьбе, не скрывают от меня мой диагноз и дают совсем мало времени. Я всё успела. Завтра меня увезут в больницу, недалеко от нашего, русского, кладбища Сен – Женевьев – де - Буа, где найду упокоение рядом с моей семьей.
Удачи вам, Матвей! В больнице меня не навещайте. Хочу, чтобы запомнили меня такой. Землю, что вы привезли, передайте отцу Сергею. Через пару дней к нему зайдете. Он вам и храм наш покажет, этот памятник всем русским, лишённым Родины…
В лифте, делая вид, что поправляет шнурок на ботинке, Матвей переложил записку княжны за носок, справедливо полагая, что в случае чего, туда полезут в последнюю очередь. Медленно бредя к своему отелю по уже совсем вечернему городу, красиво освещенному кованными фонарями и размышляя о судьбе этой необыкновенной женщины, с которой столкнула его жизнь, Матвей с удивлением не обнаружил за собой слежки. Это могло означать только две вещи – либо ты потерял нюх и тупо её не видишь, либо она ведется настолько изощренно, что это уже сигнальчик. Сигнальчик чего-то крупного и не очень приятного. Два – три нехитрых приема, и Матвей почти убедился в том, что за ним никто не следит. И тут он вдруг остро ощутил два желание. Первое – прочитать тайное послание княжны. Второе – поесть. И третье, совсем крохотное, тонко пульсирующее на уровне височной косточки – выпить пару глотков чего-нибудь ирландского.
Мой пытливый читатель! Где бы ты достал и стал читать тайную записку, не опасаясь, что тебя «спалят» или не дай Бог, прочитают вместе с тобой тайное содержание? Да и уничтожить записку, в крайнем случае, тоже надо быстро и эффективно.
Правильно, в туалетной кабинке ресторана. Кабинка должна быть светлой, гигиеничной и гарантировать отсутствие нетерпеливой очереди.
Практически без колебания Матвей направился к ярко освещенному входу в ресторан «Чего-то там Гран.. де..»
Попытка какой-то скользнувшей из тени к Матвею женской тени пригласить его «в библиотеку» была решительным образом пресечена, и вот уже величественный швейцар широко распахнул перед ним стеклянно-деревянную дверь. Зная по опыту, что столики в таких ресторанах бронируются заранее, Матвей сразу подошел к мэтру и предупредил об отсутствии предварительного заказа. Вежливо поинтересовался, сумев составить на полузабытом французском:
- Если шансов дождаться свободного столика на одного мало, готов довольствоваться баром.
Мэтр был великодушен:
- Двадцать минут!
Во Франции это могло означать от получаса до полновесного часа, но Матвей мило улыбнулся и прошел в холл. На диванах он был один, света было достаточно, камер слежения за ним поставить бы не успели. Да чёрт с ним, с туалетом! Не больно-то пока и хотелось…
Удобно расположившись на диване, Матвей «проверил шнурок», аккуратно разместил незаметно расправленную записку в большой карте ресторанного меню и углубился в чтение, не забывая следить третьим и иными глазами за обстановкой.
На убористо исписанном листке тонкой, почти папиросной бумаги было написано следующее.
«Досье с документами по моей просьбе Минг вчера отдала «завербовавшим» её представителям Сюрте. Якобы нашла у меня в матрасе. Сами документы она скопировала на диск, который вам передаст отец Серж в храме. Документы, возможно, устарели, но могут показаться вам полезными. На всякий случай их перечень – позиция де Голля по обмену долларов на золото, совместные с Великобританией планы бомбежек России, позиция де Голля по выходу из НАТО, документы о пропаже нескольких грузовиков с документацией НАТО во время их перевозки из Франции в Германию, секретные договоренности нескольких правительств Франции с мировыми банками и США по поводу России.
Берегите холст! Прощайте…»
Запомнив содержание почти дословно, Матвей гордо прошествовал, наконец, в туалетную комнату, где торжественно спустил мелко порванный листок в парижскую канализацию.
Вернувшись к месту ожидания, он с удивлением увидел подошедшего к нему мэтра.
- Уже выбрали? – мэтр кивнул на раскрытое меню, - Вовремя. Столик ждёт вас.
Никогда еще слабо прожаренное мясо со спаржей не казались Матвею такими вкусными! Медленно жуя кулинарные изыски, запивая их мелкими глотками прекрасного лангедокского вина, Матвей не переставал думать о храброй русской княжне, до последнего оставшейся верной долгу патриота. Как она держалась! Знала о слежке за собой, но сумела выполнить свое последнее задание, задание долга. Привлекла к сотрудничеству вьетнамскую медсестру, которая, передачей «найденного досье» княжны сняла наблюдение с квартиры и самого Матвея. Мария Алексеевна сумела уговорить священника спрятать улику. А как профессионально передала записку самому Матвею!
Что значит школа!
Ну что же, завтра, а, пожалуй, и послезавтра, у него свободное время.